Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn] - Франсин Риверс

За ребенка теперь отвечала кормилица.

— Ты не понял. Он ведь плачет с тех самых пор, как хозяин отдал его мне!

Лагос остановился в дверях и обернулся.

— Так долго?

— Да, в том–то все и дело. Я уже чувствую, как он у меня на руках слабеет. Если так и будет продолжаться, он вообще умрет.

— Тогда надо что–нибудь сделать!

— А я что тебе говорю? Я сделала все, что могла. Такому маленькому нужно молоко.

— А твое что, скисло, что ли? — сердито проворчал Лагос, совсем не разбирающийся в этих вопросах. Не говорить же хозяину о том, что у кормилицы вообще нет молока.

Раздраженная, женщина сердито ответила:

— С моим молоком все в порядке. Ребенку нужна его мать.

— Его мать отказалась от него, — мрачно произнес раб.

— Пилия сказала, что она стоит у ворот.

— Та женщина, которая принесла ребенка Атрету, — не его мать, — сказал Лагос, слышавший весь разговор в атриуме. — А хозяин вообще не хочет больше слышать о ней.

— О-о, — произнесла женщина и печально вздохнула. Потом она положила ребенка в колыбель, пристроенную недалеко от очага. — Значит, богам угодно, чтобы он умер. Жаль. Такой миленький мальчик.

У Лагоса все похолодело внутри.

— Ты что же, так и оставишь его там?

— Я сделала все, что могла.

Подумав о том, какие усилия предпринял Атрет, чтобы вернуть себе сына, и на какой риск он пошел при этом, Лагос решил, что нельзя так спокойно дать малышу умереть.

— Я все скажу хозяину, как только он проснется. А тебе, женщина, если ты хоть немного дорожишь своей жизнью, лучше все же попытаться сделать так, чтобы он начал есть.

Атрету не спалось. Он стоял на балконе и смотрел на освещенные луной горы.

Прошло уже десять лет, с тех пор как он последний раз вел свое племя хаттов в бой против римлян. Потерпев поражение, он был схвачен в плен и продан в лудус Капуи, а оттуда — в большой лудус Рима. Десять лет! Целая жизнь.

Жив ли кто–нибудь из его народа? Выжил ли в битве его брат, Вар? А что стало с его сестрой, Мартой, и ее мужем, Юзипием? Что стало с его матерью? Как ему хотелось вернуться домой, в Германию, и увидеть живыми хоть кого–нибудь из тех, кто был так им любим и так ему дорог. Откинувшись на диване, Атрет посмотрел наверх, на усеянное звездами небо, почти не ощущая неподвижность ночного воздуха. Ему хотелось дышать острым ароматом сосны, пить медовый эль или пиво. Он хотел сидеть с воинами на совете вокруг костра в священной роще. Он снова хотел быть в мире с самим собой.

Вздохнув, германец закрыл глаза и задумался, возможно ли такое. Ему хотелось заснуть, забыть все, вернуться назад, в самое начало, когда он был еще мальчиком и бегал с отцом по густым лесам Германии. Жизнь тогда была такой богатой, насыщенной, она лежала перед ним, и ему нужно было только ее взять. Атрет хотел, чтобы его сын тоже вырос в лесу, стал таким же диким и свободным, не испорченным Римом, каким он сам был когда–то.

Нахмурившись, Атрет внимательно прислушался. Его охватило раздражение, когда он понял, что это по–прежнему плачет его сын, и плач не прекращался с тех пор, как Атрет взял ребенка из рук этой вдовы. Но ведь прошло уже столько часов!

Медленно вздохнув, Атрет попытался начать думать о будущем и забыть о прошлом. Но перед ним неизменно возникало лицо Рицпы, слезы, катящиеся по ее щекам, и ее глаза, полные страданий.

«Пусть Бог простит тебя, потому что я тебя простить не могу!».

Атрет крепко закрыл глаза, вспомнив ту ночь, когда Хадасса пришла к нему в горы и сказала примерно то же самое. «Да будет на тебе милость Божья».

Он произнес проклятие, мысли в его голове путались. «Пусть Бог простит тебя». У него вырвался стон боли. С быстротой сильного зверя Атрет вскочил с дивана и схватился за перила, будто собирался перепрыгнуть через них вниз, на огороженное пространство двора. Его сердце тяжело стучало, он задыхался.

Тут до него снова донесся плач ребенка.

Отвернувшись, Атрет ушел с балкона в спальню. Тишина.

Он растянулся на постели, но по–прежнему не спал. И ничего не слышал.

Почувствовав напряжение во всем теле, Атрет вскочил с постели и направился к двери. С силой распахнув ее, он пошел по коридору и остановился над внутренним двором. Поднял голову, внимательно прислушался, пытаясь услышать что–нибудь неладное. Слышен был только плеск воды в фонтане. Кроме этого звука, ничего на огромной вилле слышно не было.

Была уже глубокая ночь. Младенцы в его селении часто просыпались в такое время, явно нуждаясь в том, чтобы их покормили. Это, наверное, Атрет и услышал.

И все же его не покидало какое–то тяжелое чувство. Что–то было не так. Он не знал, что именно, но чувствовал. Сражаясь на арене, он научился доверять своим инстинктам, и теперь тоже не мог их игнорировать.

Выругавшись, он пошел по верхнему коридору и спустился вниз по ступеням. Услышав шаги, он спрятался за угол и увидел Лагоса с глиняным светильником. Заметив Атрета, слуга вздрогнул от неожиданности и быстро направился в его сторону.

— Мой господин, я только собрался к тебе…

— Где мой сын?

— На кухне. Я как раз собрался идти посмотреть, спишь ли ты.

— Где кухня?

— Сюда, мой господин, — сказал Лагос и пошел впереди, освещая путь светильником.

— Что случилось? — спросил Атрет, подталкивая слугу, чтобы тот шел быстрее.

— Он ничего не ест. И плачет с того самого момента… с утра.

Атрет ничего не сказал. Теперь он явственно слышал детский плач, и этот звук резанул его по сердцу. Когда он вслед за Лагосом вошел в кухню, в нос ему ударил запах уборной. Ребенок лежал в колыбели. Приближался рассвет, и повар уже замешивал тесто.

Атрет подошел к ребенку и внимательно посмотрел на него.

— Он болен?

— Не думаю, мой господин, — волнуясь, сказала кормилица, сжимая руки.

— А что ты думаешь? — сердито спросил ее Атрет.

Она затряслась от страха. Ее хозяин оказался даже страшнее, чем она себе представляла, руководствуясь тем, что успела уже здесь про него услышать. Она вспомнила, как Лагос предупреждал ее, — что бы ни случилось с ребенком, вся вина будет лежать на ней. И она не решалась сказать хозяину, что ребенок может умереть, потому что хозяин отобрал его у той женщины, которая его растила.

— Младенцы очень ранимы, мой господин. Иногда они заболевают и умирают без всякой причины.

— Еще утром он был здоров.

Когда Атрет повернулся к ней, она в страхе отпрянула.

— Он не перестает плакать с тех самых пор, как Лагос передал его в мои руки, мой господин. Я сделала все, что могла, но он все равно не хочет есть.